На рубеже 1960 — 1970-х годов в журнале «Сибирские огни» появились новые сотрудники. Тогдашний «главный», Александр Иванович Смердов, взял редакторами в отдел прозы двух молодых талантливых поэтов — Александра Плитченко и Геннадия Карпунина. Один — немного старше, другой — чуть раньше вступил в Союз писателей. Но оба уже на слуху и подавали большие надежды. Выбор оказался удачным: оба надолго прижились в журнале. Сам Смердов относился к ним по-отечески и шутливо называл их «бояре», подразумевая себя князем своей редакционной вотчины. Впрочем, с полным для того основанием, литературным наставником — тоже. «Бояре» долго были в одной упряжке, потом пути их разошлись, и дальше они двигались как бы параллельно, ревниво следя друг за другом. У них имелось много общего, даже родственного, но каждый был ярко самобытен и неповторим. И каждый внес свой весомый вклад в литературу и культуру Сибири.
Чуть раньше из «бояр» на поэтическом небосклоне Новосибирска появился Александр Иванович Плитченко. Хотя, конечно, говорить о нем только как о поэте, было бы, наверное, неточно.
Во всяком случае, однозначно сказать, кто он — стихотворец, прозаик, публицист, переводчик, драматург, литературный критик — вряд ли возможно. Александр Плитченко плодотворно работал во всех этих жанрах. Он писал стихи и поэмы, повести и пьесы, критические статьи и рецензии, эссе и публицистические материалы… Он активно переводил с языков народов Сибири (особо тут надо отметить перевод алтайского героического эпоса «Маадай-Кара» величиной в несколько тысяч строк). Сам себя Плитченко любил полушутя называть «многостаночником». И все же главным и любимым его «станком» была поэзия. С нее «на заре туманной юности» началась его жизнь в литературе, с ней не расставался он до последних дней своих.
Наверное, не будет преувеличением сказать, что он и родился поэтом. Во всяком случае, как сам он вспоминал, «сочинять и записывать придуманное начал, когда еще толком и писать не умел… В старших классах начал писать постоянно и много». В четырнадцать лет Саша Плитченко опубликовал первые стихи и рассказы в районной газете. В двадцать дебютировал в еженедельнике «Литературная Россия» с добрым напутствием известного советского поэта Егора Исаева. Ну а год спустя, в 1964-м, вышла первая книжечка стихов Александра Плитченко «Про Сашку».
Кстати, именно в этом году я впервые увидел ее автора. Было это далеко от Новосибирска — во Владивостоке. Я в то время учился в Дальневосточном университете, похаживал в литобъединение при местной молодежной газете «Тихоокеанский комсомолец». И вот однажды «на огонек» заглянул чернявый матросик с тетрадочкой, назвался Сашей Плитченко и попросил послушать его стихи без очереди, потому что ему не часто удается вырваться в увольнение (служил Саша комендором на крейсере). Стихи явно выделялись, из тех опусов, которые здесь обычно звучали. Через несколько дней они были опубликованы. А чернявенького комендора я с тех пор больше не видел. Но фамилию запомнил, и когда где-то находил опубликованными его стихи, радовался, как встрече с хорошим знакомым. (Новая же наша очная встреча, подтверждая истину, что пути Господни неисповедимы, произойдет уже через полтора десятка лет в «Сибирских огнях», где Александр Плитченко в это время служил ответственным секретарем, а я пришел работать редактором отдела прозы).
А публиковался и издавался он с завидной регулярностью (одних только поэтических сборников вышло при жизни поэта два десятка).
Хотя сама по себе плодовитость еще мало о чем говорит. Однако всем своим творчеством Аалександр Плитченко доказывал, что пишет он те только много, но и хорошо. Прозрачно-чистый и ясный, как утренний воздух сельского приволья, стих его сразу же располагает к себе, ложится на душу.
Полевыми птицами звенело,
Осыпало росы на леса,
Утро не алело — зеленело
И текло от почвы в небеса!..
Был рассвет просторный и высокий,
Оживала, зеленея, высь —
Мощные древесные потоки
В небеса привольно пролились.
И где зелень стала голубою,
Над землей умытой, молодой
Говорило раннею листвою
Дерево с последнею звездой…
А главным предметом изображения едва ли не с первых литературных шагов становится у Плитченко «родительский дом». Так поэт назвал одну из своих книг. Назвал глубоко продуманно, ибо понятие «родительский дом» значило для него чрезвычайно много. Прежде всего, конечно, — это «дом, в котором мы рождаемся», который «полнится запахом хлеба, березовым свежим теплом». И в стихотворных картинах Александра Плитченко он хорошо зрим, почти осязаем. Как, впрочем, и чудные пейзажи золотой «матерь Барабы», где «над травой, над птицею витают сказки теплого летнего детства».
С той же проникновенной лиричностью и любовью поэт рассказывал и о дорогих его сердцу людях «родительской земли» — будь то вечно живые в памяти отец и мать, «уличный пастух» Гриша Стрельников, старик из села Волчья Грива или же механизатор, который на своем тракторе «у березняка черную борозду тянет».
Поэт среди них тоже не чужой. В Барабе, в селе Чумаково Куйбышевского района Новосибирской области, Александр Плитченко 9 апреля 1943 года родился. (Школу закончил уже в Каргате). В этой суровой, но духовно благодатной среде «прорастал» он в лихую военную и послевоенную годину, о чем не раз впоследствии вспоминал в своих произведениях. Здесь получал первые трудовые и житейские уроки, познавал, по собственному признанию, «как рубль советский достается». Короче говоря, отсюда брало начало его жизненное русло.
С годами все дальше уводило оно поэта от истоков, но раз за разом он упорно возвращался к ним памятью. И не случайно так настойчиво (и так естественно) звучит в поэзии Александра Плитченко мотив благодарной сыновней любви к «родительской земле», где «каждая рощица — мать, каждое поле — отец».
Но не в благодарности одной дело. Как и все его литературное поколение, Александр Плитченко не мыслил себя без постоянной подпитки чистыми живительными родниками малой своей родины, с которой боялся потерять прочную связь.
Река моя, лишенная полета,
От русла вековечного вдали
Ужель заглохнет в суете болота,
Лишенная родительской земли! —
писал Плитченко в одном из стихотворений. И был он в этой заботе о сохранении коренного, вековечного жизненного русла едва ли не наиболее последовательным в своей поэтической генерации. Тем более что хорошо представлял, как эту заявленную заботу ему, поэту, осуществить:
Это свечение нежности,
Радостный оклик высот,
Это движение свежести,
Этот звучащий полет
Я сохраню, если вечное
Слово оставить смогу…
Собственно, это и стало главной целью и смыслом поэтической работы Александра Плитченко, определило его творческие ориентиры. Реальный «родительский дом», оставшийся в прошлом, обретает в стихах поэта как бы новую субстанцию: уже не материальную, а духовную и эстетическую. И в чем-то философскую. Ведь в сознании поэта он нечто большее, нежели просто родовое гнездо, откуда, оперившись и «расправив крылья помыслов», человек улетает в жизненные просторы. (И самого Плитченко, кстати, по этим просторам тоже помотало немало: был он и пастухом, и рабочим в совхозе; служил на Тихоокеанском флоте; объездил Сибирь и Среднюю Азию; прежде чем стать профессиональным литератором, учился в Новосибирском пединституте, и Литературном институте им. А.М. Горького). Из «деревянного, утлого, маленького» «родительский дом» растет, вырастает до неба и «миром становится дом». И этот «дом-мир» вбирает в себя уже всю Россию, заставляя «все пространство милой Родины домом чувствовать своим».
Символический образ «дома-мира» рождает у поэта и другую, не менее глобальную метафорическую ассоциацию, в которой великая сибирская река Обь предстает в виде этакого фольклорно-фантастичекого (в духе национальных героических эпосов) родового дерева Сибири:
Обь —
Великое дерево Азии,
Корни твои на Алтае,
Где небо сошло на землю,
Земля поднялась до неба,
Где встретились две стихии,
Чтоб породить тебя.
Таково наше дерево родовое.
Сопряжение малого и большого, локального и глобального, личного и общечеловеческого, что придает лирике философское звучание, есть важная черта поэтического почерка Александра Плитченко. При этом сложные ветвистые метафоры, подобно вышеприведенной, у него были скорее исключением, чем правилом. А образами-символами бывали подчас самые простые и обыденные понятия. Например, — «матушка-рожь», ставшее, как и «родительский дом», в поэзии Плитченко одним из ключевых. Так он назвал и последнюю свою книгу, увидевшую свет уже после его кончины. «Матушка-рожь» символизировала у поэта исконную хлебопашескую Россию с ее традиционными, проверенными временем, духовными и нравственными ценностями, которыми Александр Плитченко поверял истинную ценность человека, живущего на земле.
Даже такое вроде бы заурядное явление, как летний грозовой дождь мог навести поэта на серьезные раздумья о соотнесенности мира собственной души с миром вокруг:
О, если бы силы души
Так воздвигаться могли бы,
Мрак совмещая и свет, плавить и
строить себя!
Чтобы летело твое — ветру
подобное — пенье,
Чтобы небесный тебя пламень
в уста целовал,
Чтобы до капли вошел в мирные
думы растенья,
Чтобы вся жизнь — как один —
Летнего ливня обвал!
Та же, по сути, томительно-тревожная мысль о «путях заповедных души» высвечивается и в стихотворении «Ночь над мирным покосом». Но если, как и большинство других лирико-философских произведений Плитченко, «Ливень» написан в тютчевской традиции, то в «Ночи…» слышна уже перекличка с лермонтовским «Выхожу один я на дорогу…»:
Ну, зачем ты уснувшим покосом
В полуночной родимой глуши
К этим звездам выходишь с вопросом
О путях заповедной души?
Пожалуй, с особой отчетливостью философичность и глубина лирики Александра Плитченко проявлялась в стихотворениях о природе. В них поэту удавалось не только передать ее краски, но и живую душу, заставить читателя острее почувствовать ту боль, которую часто бездумно причиняет природе человек:
Кто не считает, что живому — больно,
Тот, может быть, уже и не живой.
Подобная постановка вопроса для Плитченко совершенно закономерна, поскольку природа и есть тот прочный фундамент, на котором держится его «дом-мир». Не случайно в картине летней ночи («Летняя вечность») стоят у него в одном ряду «вечность летняя… Родина… мать…». Причем поэт не просто соглашался с тем, что в мире все взаимосвязано и должно находиться в равноправных отношениях («у всех сознания сосуд из одного ковша наполнен»), но идет в развитии данной мысли еще дальше:
Лучшее людям дано
Нерукотворной природой —
Солнечный свет и тепло,
Воздух, вода и земля,
Живность, какая ни есть,
Птицы, растения, звери —
Это и есть существо
Нашей бессмертной души.
Концепцию единой бессмертной души Александр Плитченко последовательно проводил в своем творчестве. И здесь не пантеистический взгляд на природу, а скорей отчаянная надежда художника и гуманиста на то, что блудное дитя природы — человек, вдруг возомнивший себя Творцом и Властелином — все-таки вернется «к матери своей», с которой подчас говорил «только грозно», с которой «был бетонный, был стальной», и будет, наконец, жить с ней в ладу и согласии. Но, предупреждал поэт, для этого недостаточно лишь умозрительного рассудочного понимания; мир природы надо прочувствовать душой и сердцем. «Ты от цветка до солнца всем этим миром будь…», — писал Александр Плитченко в одном из стихотворений, и в определенной степени это было пожелание самому себе. Пожелание, которому он старательно следовал.
В творчестве своем Александр Плитченко стремился говорить только языком добра и любви. Когда-то мечталось ему «сирое — просторнее засеять будущим добром». И не вина поэта, что в последние годы его жизни «в укрепившиеся корни вломилось время с топором». Топор времени (так называемых демократических реформ и перемен), жестоко и безжалостно подрубивший многие устои нашего бытия, задел и поэзию Александра Плитченко. Она закровоточила.
Сине-красно с исподу горят облака,
Уходя к горизонту слоями,
Словно бы перевернутая река
Катит волнами мертвое пламя.
Свет заката такой, что любая краса
В нем предстанет убогою грязью,
И не видно границ, и не видно конца
Человеческому безобразию.
Свет страшит, но притягивает смотреть,
Как бутылка, упавшего в пьянство,
Серо-синим румянцем окрасила смерть
Измытаренный облик пространства…
Поглядишь на закат, точно в душу свою,
И пугаешься делу распада…
И все-таки кровавый закат «распада» не застил поэту глаза. Как бы ни было тяжело, оставался у него «впереди — серебряный, счастливый свет». Это — свет родных берез, свет природы, который когда-то «согрел наши души и спас» и который, надеялся, поэт, спасет и сейчас.
Неужели же силы природы
Не восстанут надеждой вовек,
И покатятся черные годы,
И забудет себя человек…
Но не канул, остался покуда,
Отторгающий мысленный бред,
Точно светлое Божие чудо —
Этот ровный березовый свет…
Была у Александра Плитченко еще одна, может быть, последняя надежда — Бог. Надо сказать, что в последние годы жизни Бог стал одной из главных опор его мироздания Это подтверждается рядом стихотворений Плитченко, где по разным поводам о Боге вспоминается довольно часто. Есть у поэта даже целый цикл, навеянный чтением Библии. Тем не менее, вряд ли у Александра Плитченко было к Богу чисто религиозное отношение. Скорей он являлся для поэта некой высшей субстанцией, венцом природы и, конечно же, духовным маяком, помогавшим выжить, не сгинуть в содомной пучине современного бытия, сохранить в себе человека. Бог освещал негасимым светом созданный поэтом «родительский дом». В нем он видел «небесный корень», соединяющий человека с Матерью-Вселенной. Но был у поэта Плитченко и другой Бог, которому он всю жизнь истово поклонялся и который оставался с ним до последнего вздоха (буквально за день до смерти — умер 8 ноября 1997 года — он дописывал последнюю свою статью, посвященную творчеству Василия Коньякова), — Слово. Только оно, Слово, в конечном счете, убежден был Плитченко, способно противостоять «делу распада».
Ведь живы — не хлебом единым,
Но Словом Божественных Уст,
Превыше миражного, злого —
Свидетельство Отчей любви,
Нетленное светлое Слово:
Не сдайся, надейся, живи.
Коль в жизни средь мысленной ржави —
Как в истинном даре святом,
Те строки меня удержали —
Спасибо уже и на том.
И тут не о славе забота
Для славы о бренном пиши —
Надежда — стихи эти кто-то
Прочтет во спасенье души…
Прочтут. И еще не раз будут перечитывать лучшие стихотворения Александра Плитченко, испытывая на себе очищающее влияние его поэтического слова.
Но останется в памяти сибиряков Александр Плитченко не только как поэт и вообще разносторонний литератор. Масштаб его личности этим не ограничивался. Творческая жизнь этого человека всегда тесно переплеталась с жизнью производственной и общественной. Профессиональной литературной и издательской деятельностью он занялся рано и почти одновременно. Писал стихи, выпускал собственные поэтические сборники и готовил к выпуску произведения других авторов. Еще до «Сибирских огней» он успел поработать редактором Западно-Сибирского книжного издательства. Через много лет, расставшись с журналом, снова пришел в это издательство, называвшееся теперь Новосибирским книжным, но уже главным редактором. Позже, когда появилось в Новосибирске отделение центрального издательства «Детская литература», Плитченко в том же качестве перешел туда. А еще позже, лет шесть и до самой кончины, возглавлял Новосибирскую писательскую организацию в самый, пожалуй, трудный период ее существования, когда «дело распада» в стране достигло своего апогея. И все это время он не просто занимал посты и должности, а боролся своими, творческими средствами, в меру отпущенных сил, с распадом российской, в частности, сибирской культуры и литературы. Он возился с молодыми, помогал издавать им первые книжки (не случайно после его смерти была для начинающих поэтов учреждена премия имени Плитченко); в голове у него рождалось множество различных издательских проектов, часть из которых была реализована, но большинство ушло вместе с ним; у него вообще была целая программа культурного возрождения Сибири. Из реализованных проектов Александра Плитченко самым серьезным и значительным стал, пожалуй, новосибирский журнал «Сибирская горница» с одноименным издательским домом.
Обращала на себя еще одна грань личности Плитченко. Он был человеком высокого общественного темперамента. Лучше всего это иллюстрирует нашумевшая в свое время история с собором Александра Невского в Новосибирске. При советской власти в здании собора долгие годы ютилась Новосибирская студия кинохроники. В конце 1980-х годов Александр Плитченко в острейших публицистических статьях в местной прессе поставил ребром вопрос о возвращении собора Православной церкви. Статьи имели громадный общественный резонанс. Итог известен: красавец-храм снова служит Богу.
Добрые дела и деяния Александра Плитченко можно перечислять долго. В каких только комиссиях он не состоял, чем только на общественных, разумеется, началах не занимался, в какие аудитории, чтобы услышать его слово, поэта не приглашали!.. Не в количестве и разнообразии всего этого суть. Делалось это во имя одного главного — духовного возрождения, очеловечивания на глазах дичающего российского обывателя.
Когда промозглым ноябрем 1997 года в деревянной церквушке в Советском районе (капитальный храм еще не возвели) отпевали Александра Плитченко, в помещение смогли попасть немногие. Большая толпа окружила церковь, прислушиваясь к доносившимся оттуда звукам. И я удивился, сколько разных людей пришло проводить поэта в последний путь. Кого здесь только не было: и коллеги-писатели, и художники, и артисты, и музыканты, и чиновники, и военные, и журналисты, и ученые, и какие-то даже вообще непонятные личности... Хотя что тут удивительного? Чем крупнее, мощнее, ярче, талантливей личность, тем больше и сильнее она притягивает, тем явнее становится осью коловращения. А именно такого рода осью Александр Иванович Плитченко успел стать еще при жизни.
А. Горшенин
Дополнительно рекомендуем прочесть
Книги А. Плитченко:
Родительский дом. Стихи. — Новосибирск, 1985.
Письмовник, или Страсть к каллиграфии. Повесть-эссе. — Новосибирск, 1988.
Волчья грива. Стихи и поэмы. — Новосибирск, 1990.
Матушка рожь. Стихотворения. — Новосибирск, 1997.
Об А. Плитченко:
Очерки русской литературы Сибири в 2 т. — Новосибирск, 1982. Т. 2.
Коржев В. Родное время. // В. Коржев. Под высоким накалом эпохи. — Новосибирск, 1984.
Горшенин А. Многостаночник. // «Сиб. огни», 2013, 3.
Добавить комментарий